ЦЕННОСТЬ НИЧЕГО
назад
ДЕМОКРАТИЯ В ГОРОДЕ
Главная работа общественного движения –
ставить богачей на место.
ШАМИТА НАИДУ,
активистка движения «Абахлали басемондоло»
/132/ Начиная с 2007 года, многие крупнейшие города мира стали ареной для выступлений и демонстраций протеста против голода, глобальный всплеск которых был назван прессой "голодные бунты". К сожалению, СМИ пропустили историю поважнее. Начиная с первой половины 2008 года, журналисты часто давали репортажи о голодных бунтах из многих стран: от Гаити до Египта, от Мадагаскара до Италии. В репортажах обычно сообщалось о сожжённых автомашинах, тлеющих на дороге, о том, что всего час назад толпа, обезумевшая от голода, бушевала на всей улице, разбивая окна и громя витрины. Объяснение этих протестов тем, что их провоцируют муки голода, было широко распространённым и заказным. Глава продовольственной программы Организаций Объединенных Наций, Жозетта Ширан, говорила о продовольственном кризисе как «тихом цунами, которое, не зная границ, топит весь мир». Но цунами не было тихим. Люди прекрасно понимали, чего хотят. Все их мирные попытки быть услышанными, игнорировались.
/133/ На Гаити Всемирный Банк последовательно давал кредиты на реструктуризацию экономики, и требовал, чтобы местные фермеры конкурировали с американскими производителями риса. Чем опустошил местное производство риса, сделав страну полностью зависимой от импорта. Когда затем цена на рис поднялась на 30%, ещё больше людей оказались голодными. Протестующие ответили не просто требованиями еды – они шли с политическими требованиями. Призывали вернуть к власти Жан-Бертран Аристида, президента, свергнутого Джорджем Бушем в 2004 году. В Италии «макаронные» демонстрации протеста требовали более дешевую пшеницу и предъявили обвинение правительству Проди в его многочисленных провалах. Во всех случаях бунты были также выражением более глубокого гнева на политику, связанную с продовольствием, которая привела к высоким ценам и низким доходам.1
Такие бунты происходят, когда люди понимают, во-первых, что они обижены общественным порядком, и, во-вторых, что у них нет другого способа быть услышанными. Одни из самых успешных бунтов состоялись в Соединённых Штатах в конце первой мировой войны, когда произошел скачок цен на продовольствие, подобный тому, который мы наблюдали в начале 2000-ых. Люди, обязанные ставить еду на семейный стол, были женщины. В 1917, несмотря на государственную демагогию о том, что мы – страна свободы и больших возможностей, женщины не ощущали ни того, ни другого. Не имея возможности поставить еду на стол, лишенные избирательных прав, и поэтому, не имея другого способа призвать правительство к ответственности, они вышли на улицы. Женщины, которые протестовали в Нью-Йорке, Филадельфии и Бостоне, не были толпой – они были хорошо организованы. Часто иммигрантки и члены женских социалистических лиг, и они знали, как обращаться с политической силой.
Демонстрации протеста в Медисон-сквер-гарден, состояли главным образом из женщин-иммигранток. Одна из выступавших с речью побудила свою аудиторию последовать за нею к отелю Астория, где, по слухам, обедал губернатор. Тысячи женщин взяли штурмом гостиницу, требуя от политика, чтобы тот обуздал рост цен. В конечном счете, голодные бунты добились успеха. Правительство было вынуждено действовать, спасая народ от голода. Важнее то, что эти демонстрации требовали политические права: в США женщины-рабочие боролись за избирательное право. И в результате их требований, к концу десятилетия появилась Девятнадцатая поправка к конституции.
Фото из газеты «Индепендент» от 12 марта 1917 г. Женщины держат плакат с надписью: «Америка! Мы взываем к твоему милосердию и справедливости! Наши дети голодают! Опусти цены!»
/134/ Голодные бунты в городах двадцатого века намекают, на что может походить «Право иметь права» в городах двадцать первого века. В Нью-Йорке протесты заставили рынки повседневных товаров стать управляемыми, явно бросая вызов политическому порядку. В 1968 г. французский мыслитель Анри Лефевр рассматривал в книге «Право на город», идеи, призывающие к политическому преображению того, как и для кого действуют города. Позднее, группа общественных организаций, парламентариев, активистов и граждан восприняли взгляды Лефевра ещё буквальнее, чем он сам. В 2002 году они приняли хартию «Право на город», предоставлявшую права каждому, кто живет в городском пространстве. Хартия «Право на город» включает в себя всё: от права иметь работу, до права пользоваться питьевой водой и туалетами.2 Как мы уже видели на примере с правами человека, написать хартию – это самая лёгкая часть работы. Без государственных властей, согласных ей следовать, эта хартия может стать туалетной бумажкой. Но так же, как в сельских районах, где крестьяне и сельскохозяйственные рабочие сплотились, чтобы сделать свои права реальными, в городе требования прав пришло от арендаторов жилья с низким доходом, неофициальных поселенцев, обитателей трущоб и тротуаров. Утверждение, что мы можем требовать, потому что живём в городе как все остальные, – является призывом к равенству и участию в управлении городом, даже если у нас нет собственности.
/135/ Ранее, я сравнил Иммокали с апартеидом в Южной Африке. Но мое первое посещение Южной Африки состоялось в 2004, спустя четырнадцать лет после того, как Нельсон Мандела был освобождён из тюрьмы. Постапартеидское правительство заботилось о том, чтобы покончить со зверской системой расовой эксплуатации и неуважения к Бантустанам (резервациям чернокожих) и об увеличении прав для обычных граждан. Но переход от экономики апартеида к современной неолиберальной, не обеспечил свободу, на которую надеялись. Правительство заменило грабительский апартеид одной из наиболее демократичных и прогрессивных конституций на земле. Несмотря на это, неолиберальный капитализм ограничил права простых граждан в Южной Африке. По международным оценкам, Индекс развития человеческого потенциала ЮАР, сложный индикатор богатства, здоровья и образования, неотступно падавший вплоть до 1995 года, и упавший до 58 в 1990 году, поднялся всего лишь до 121 к 2005 году, оказавшись где-то ниже Палестины.
/136/ Продажи земли на свободном рынке привели к тому, что меньше 5% земли перешло от белых к чернокожим собственникам. Новое правительство ЮАР выдвинуло экономическую модель «Преимущества чернокожей экономике», предпочитая подписывать контракты с предприятиями, которыми владели и управляли чернокожие предприниматели. Эти контракты были получены наиболее близкими к правительству и самыми богатыми чернокожими предпринимателями, но богатство по-прежнему не просачивалось вниз к беднякам. Как отметил архиепископ Десмонд Туту:
«Что толку от «чернокожих преимуществ», если они, похоже, приносят пользу не огромному большинству, а малочисленной элите, которая склонна замыкаться в своём кругу? Разве у нас не возникает чувство возмущения? Нельзя сказать, что народ не жаловался, пока белые богатели. Когда это мы считали старый режим нормальным? И вспомните, о чем гласит самая авторитетная истина: «С людьми надо делиться». Нас втянули в борьбу, потому что мы надеялись, что разовьём общество нового типа. Заботливое, милосердное общество. Сейчас много, слишком много наших людей живёт в мучительном унижении, в бесчеловечной нищете».3
Архиепископ Туту получил нагоняй от тогдашнего президента Табо Мбеки. Но архиепископ был не единственным, кто заметил несоответствие. В стране, которая сейчас, по крайней мере, на бумаге, свободная, обещанная свобода предаётся каждый день. Как раз сегодня, когда Южная Африка готовится стать хозяйкой чемпионата мира по футболу за Кубок мира 2010, бедняки выселяются из городов такими способами, которые напоминают эпоху апартеида. При апартеиде бедняков выселяли в микрорайоны, с лачугами, площадью приблизительно 50 квадратных метров. Сегодня, оказавшись выселенными, они оказываются в лачугах, площадью 35 квадратных метров, за много миль от своей работы, школы и общины. Протесты против недостатков местного совета, начавшиеся в Дурбане, переросли в общегосударственное движение тридцати тысяч жителей лачуг. Организация «Абахлали басемондоло» (на языке зулусов, «люди, живущие в трущобах») боролась за главное право на город – право остаться в нём.4
/137/ Во всем мире приблизительно один миллиард человек, живёт в лачугах и неофициальных поселениях, на земле, которой они не владеют.5 Один из предложенных способов поднять их из бедности, был такой: дайте им права на землю, на которой они живут. Эта идея – детище перуанского экономиста Эрнандо де Сото, основателя «Института Свободы и Демократии» и автора книги «Тайны Капитала», расхваленной такими личностями, как Алан Гринспен, Джордж Х. В. Буш и Билл Клинтон. Тайна, раскрытая Де Сото, состоит в том, что, хотя люди в развивающихся странах имеют дома, они не в состоянии превратить своё жильё в капитал. Де Сото предполагает, что они занимают землю, с приблизительной стоимостью 10 триллионов долларов, и настаивает, что этот «мёртвый капитал» следует превратить в «живой капитал», который принёс процветание богатым странам, благодаря применению мощного рычага права собственности. Это экономика Франкенштейна. Дать беднякам право на землю, которую они уже занимают. Хотя звучит заманчиво. Де Сото преподносит это, как способ раскрепостить внутреннюю предприимчивость, скрытую в каждом человеке. И есть кое-какие неоднозначные признаки, что право на землю создаёт предпринимательские надежды на рыночное общество. В Аргентине исследователи наблюдали городские территории, где некоторым обитателям трущоб выдали документы о правах на землю, а другим не выдавали. Те, кому выдали право на землю, «счастливчики», охотнее доверяли другим.6 Любопытно, что «счастливчик» живущий в трущобах, тоже думал что «может преуспеть самостоятельно» на 30% чаще, чем «неудачник», несмотря на то, что право на землю было роздано, а не заработано. Те, кто получил право на землю, стали больше придерживаться индивидуалистических и материалистических убеждений, чем их бесправные партнёры, не смотря на то, что «счастливчики» и «неудачники» зарабатывали одинаково. Де Сото видит в этом воспитательную выгоду: «Собственность вырабатывает дружественное отношение к капиталу», – говорит он.
/138/ В конечном счёте, важно вот что: действительно ли выдача официальных прав на землю помогает поднять людей из бедности? И здесь аргументы Де Сото рушатся. Он никогда не демонстрировал нам данных, на которые опирается его теория, эти данные остались тайной. При объективном исследовании его утверждений в Египте, Никарагуа, и даже в родном для Де Сото Перу,7 повторялся один и тот же сценарий. После того, как беднякам давали землю, всё разваливалось. Предоставление права собственности превращает мёртвый капитал в живой капитал. Но поскольку законы и правила, управляющие капиталом, написаны богачами, бедняки лишаются своего имущества гораздо быстрее, чем надеялись. Как и Гарри Беккер, Де Сото проталкивает преимущества рынка для богатых. Приватизация земли не означает большее богатство и свободу. Это означает, что бедные имеют кое-что, что они могут заложить при продаже описанного имущества. Что приводит к сосредоточению земли в руках богатых, и более высокой арендной плате с бедных. Таким образом, Де Сото прав в одном смысле: собственность на землю стимулирует предпринимательство. Но из этого не бедные извлекают выгоду. Потому что, если не обратиться к основам неравенства, это преобразование принесёт мало пользы тем, ради кого оно проводилось.
Защищая свои взгляды, Де Сото расценивает частную собственность на землю, как платформу для других изменений, особенно в правительстве, чтобы снизить бюрократизм, и чтобы предприятие могло процветать. Но есть признаки, что право собственности полезно только после того, как правительство стало демократическим и ограничивает несправедливую концентрацию собственности. Лозунг: «Сначала право собственности, а всё остальное потом» – не только ставит телегу впереди лошади, но и помогает скрыть крупномасштабное воровство. Именно этот горький урок пришлось выучить жителям трущоб в Южной Африке.
/139/ Жители трущобных поселений в Дурбане подали прошение в местный совет, чтобы узаконить свое право на некоторую часть общественной земли. Совет бы политическим механизмом, который раньше принадлежал Национальной партии, а затем, под действием политического ветра, дрейфовал в сторону правления Африканского Национального Конгресса. Совет обещал беднякам землю, но затем продал права на неё местному застройщику. Тогда жители обратились к местным чиновникам, но безуспешно. Они обратились к провинциальному правительству и, наконец, к национальному правительству, где их снова проигнорировали.
Они решили не сдаться, и находили новые способы представить свои требования. Они настаивали, что способны сами думать о себе.8 Как сказала одна активистка, Мду Хлонгва: «Мы сами являемся профессорами собственного страдания, и не станем надуваться от важности, болтая о правах, как эксперты развития, которые говорят о нас, но не с нами». Один из самых первых плакатов движения настаивал, что жители лачуг – интеллектуальные люди. Он звучал так: «Университет Абахлали басемондоло».
Политика бедняков выработана в регулярных собраниях. На собрании, фотографию которого вы увидите на следующей странице, Мозес Мнкванго при свечах изучает доклад муниципального совета о трущобах. Это документы, в которых правительство оценивает число, занятость и перспективы на будущее городской бедноты. «Профессоры собственного страдания» изучили доклад, представленный государством им на рассмотрение, и доклад не одобрили. На собрании они обсуждали стратегии, как отстаивать своё право на город, своё человеческое достоинство. Их акции простирались от демонстраций протеста до празднования всем обществом «Дня несвободы» в противовес официальным празднованиям первых постапартеидских выборов 27 апреля 1994. Бедняки испытывали гнев, по поводу незаконного разгона их демонстрации полицией, по поводу своих друзей, избитых и арестованных. Но кроме того, они познали чувство победы. Когда я жил в Дурбане, полицейские постоянно доставляли беспокойство. Они приставали к беднякам, злоупотребляя своей властью над жителями района, отказывались выслушивать их жалобы, незаконно запрещали их протесты и вообще обращались с жителями трущоб хуже, чем с людьми. Но постепенно ситуация стала меняться. Полицейские всё реже запугивали бедняков и всё чаще вставали на защиту их прав, против тех, кто эти права отбирал. Достоинство бедняков в глазах полиции повышалось благодаря протестам, коллективным и обдуманным действиям.
/140/ Мозес Мнкванго изучает документы городского совета при свечах, 23 ноября 2005, в Гребенчатом зале собраний Pemary, в Дурбане, Южная Африка,9 Источник: фотография автора.
/141/ Сбу Зикоде, бывший дежурный на бензозаправочной станции (уволенный за общественную активность) и бывший президент Абахлали басемондоло, отмечает большие победы, одержанные его движением: «Я имею в виду не только победы в суде. Не только прекращение выселений, или подключенное электричество и водопровод. Я говорю о своих товарищах, ставших уверенными в себе, радостными от того, что узнали о своей силе и правах в этом мире. Я имею в виду товарищей, добившихся уважения, которые раньше даже не представляли себе, что смогут подняться на тот уровень, на котором сейчас участвуют в борьбе. Наши молодые соратники выступают на радио и телевидении, где вступают в дебаты с министрами!»10
Смысл этих собраний, их сила: в продвижении гуманизма и равенства, величайшая целеустремлённость в борьбе с апартеидом – стали очевидными в июне 2008. Из-за цен на топливо, больно ударивших зимой, по многим общинам бедняков прокатились волны насилия, в потоке общей ненависти ко всему иностранному в Южной Африке.11 Множество иностранцев и южноафриканцев были убиты и тысячи изгнаны в процессе того, что большинство западных СМИ характеризовало, как мальтузианскую войну за ресурсы. Но в лачугах, организованных Абахлали басемондоло, не было ни одного насильственного происшествия. Независимо от национальности, если вы живёте в лачуге, то вы свой, лачужник.12 Поистине всеобщая идея гражданской принадлежности.