ЦЕННОСТЬ НИЧЕГО
назад
СИНДРОМ СЛЕПОТЫ АНТОНА
Из ничего не выйдет ничего.
УИЛЬЯМ ШЕКСПИР
«Король Лир»
Есть два романа, способных деформировать жизнь четырнадцатилетних книголюбов: «Властелин колец» и «Атлант расправил плечи». Первый – детская мечта, способная довести до эмоционального истощения, социально искалечить взрослую жизнь, в которой значительная часть дня транжирится на выдумывание способов, как сделать реальность похожей на фантастический роман. Вторая – книга о злобных орках.
Беда в том, что обожатели романа «Атлант расправил плечи» управляли нашим государством на протяжении десятилетий. Их попытки превратить мир в некий фантастический рай эгоизма и цен, к 2008 году окончательно провалились. Миллионы людей пострадали во время этих попыток, новые миллионы пострадали, когда этот эксперимент рухнул. И могут пострадать миллиарды, если наш способ обращения с экономическим, социальным и экологическим кризисом окажется примитивным повторением ошибок прошлого.
За прошлые тридцать лет ускоряющийся темп огораживания, и разросшийся масштаб грабежей, довели нашу планету до края гибели. В международном масштабе богатые сваливали экологические потери на бедных. Яркий, но не единственный пример – глобальное потепление. По недавно опубликованным, весьма осторожным оценкам, число людей, пострадавших от изменений климата, достигает 325 миллионов в год. Число погибших только от погодных аномалий достигает 500000 человек в год (столько же женщин умирает ежегодно от рака молочное железы). И большинство этих случаев происходит среди тех народов, которые меньше всего участвовали в загрязнении, в бывших колониях тех держав, которые вызвали эти катастрофы.1 Цену этих катастроф определить трудно, но это не значит, что загрязнители не должны платить. И не значит, что выбросы парниковых газов могут стать бесплатными. Но поручать эту проблему капитализму – всё равно, что просить айсберг отремонтировать «Титаник». Таковы выводы, вытекающие из двух исследований «бесплатных» товаров, проведённых в первой части этой книги, где мы рассматривали, что происходит, когда корпорации поставляют бесплатные товары, и когда правительства делают то же самое. В обоих случаях жёсткая схема собственности, управляемых прибылью рынков и корпораций, которым мы позволяем процветать, создаёт глубоко искажающую систему оценки мира.
/173/ Итак, где мы начнём восстанавливать равновесие рыночного общества? Как только мы решаем, что товарообменом управляют рыночные правила, становится невероятно трудно загнать джинна обратно в бутылку. Нейроэкономические и социологические исследования о необратимости денежных отношений подтверждают, что рынки могут быть социальным ядом. В самом деле, в тот день, когда вы оставляете любимой женщине деньги, в качестве платы за секс, становится днём, когда отношения заканчиваются. Перед нами стоит куда более трудная задача: не только обезопасить определённые отношения от денежной заразы, но и защитить правительства от корпоративной жадности, а права потребителей от фантазий наших политиков.
После террористических атак 11 сентября, не сумев придумать ничего лучше, президент Буш призывал американцев бороться с терроризмом, посещая магазины. Как будто утрату и горе можно залечить шопингом. К счастью, кроме философии Джорджа Буша, существуют и другие. Некоторые философии и религии пытались обратиться к угрозе разъедающей алчности. Одну из самых изощрённых попыток совершил буддизм, предложив освободить наше сердце из плена желаний. Основоположник буддийской экономики Э.Ф. Шумахер был коллегой Джона Мейнарда Кейнса, но после долгого отображения ранее существовавших теорий, популярно описал более жизнеспособную экономику в книге «Меньше — лучше: экономика как человеческая сущность».2 В основе буддийской экономики теория потребности и жадности, заметно отличающаяся от классической экономики. Буддизм имеет конкретную точку зрения на то, что значит быть человеком. Это значит подчиняться желаниям. Источник всех человеческих несчастий – привязанность. Сам Будда, родившись принцем, обнаружил, что богатство не принесло ему счастья. Поэтому он отказался от собственности и ушел в лес, чтобы жить в бедности. Но там выяснил, что и в бедности нет никакого счастья. Он пришел к пониманию, что существует Средний Путь, идущий между нищетой и гедонизмом. Будда не отвергает телесные удовольствия, но осознаёт, что страстная привязанность к ним источник страданий.3
/174/ Отсюда исходит «Буддийская теория ценности». Реальная ценность чего-то не в том, чтобы удовлетворить желание, страсть и тщеславие, а в том, чтобы обеспечить благополучие. Если об этом помнить, то мишура и безделушки, которые нам навязывает реклама: роскошные автомобили, модные телефоны и обувь – блекнут и теряют привлекательность.
Если бы это было всей суммой буддийского понимания, то возможно, единственным результатом был бы культ образа жизни, при котором мы выполняем ежедневные тренировки по уменьшению желаний. Такие упражнения были бы не бесполезны. Методы древнего Стоицизма – разновидность таких духовных упражнений, техника «Я есть».4 Но самое важное, буддизм снабжает нас пониманием необходимости перемен во внешнем мире.
/175/ Процветание происходит в социальном контексте. А заниматься социальным контекстом – это выполнять главную функцию: загонять джинна денежных ценностей обратно в бутылку. И развивать политику ценностей, которые приходят из особого проникновения в человеческую сущность. В Таиланде буддийские монахи поддерживают борьбу защитников окружающей среды (Таиландские леса – самые опустошенные на планете).5 В ходе выступлений протеста, они посвятили в духовный сан дерево бодхи, дерево той же породы, под которым Будда достиг просветления. Дерево стояло в вырубленном лесу, и остаткам этого леса угрожала большая дамба, от которой зависело выживание местной общины. Акт посвящения дерева, обёртывание его в оранжевые одежды, сделал заметнее его священные качества. Помазав дерево священным маслом, монахи критиковали потребительство: рынок существует внутри природы, а общество и природа могут и должны ограничить потребительство. Многие древние цивилизации давно уже сделали вывод, к которому лишь недавно пришли экологи: мы принадлежим Земле и не можем с неё эмигрировать.6 Конечно, признание, что рынок вложен в общество, а рыночное общество вложено в экологию, бросает вызов современному механизму ценностей. Может быть, по этой причине сам Далай Лама определился с предпочтительной экономической системой: «Я – монашествующий марксист и марксиствующий буддист», – провокационно заявил он на лекции в Индийском институте менеджмента. «Я принадлежу марксистскому лагерю, потому что в отличие от капитализма, марксизм является более нравственным. Марксизм, как идеология, заботится о благосостоянии своих работников и верит в распределение богатства среди народа в государстве».7
Взгляды Далай-ламы на экономическую справедливость не были широко обнародованы на Глобальном Севере. Там его изображали приятным, аполитичным и преисполненным мудрости, которая относится к потустороннему миру и не касается нашего мира. Но его экономическая позиция полностью совместима с буддизмом (и объявляет анафему тому, что поощряет правительство Китая, якобы марксистское). Это могло бы вызвать внутренний протест в Европе, и гораздо больше в Северной Америке, из-за устаревшего представления, будто быть марксистом означает хотеть, чтобы китайское и советское государство победили. То, что Далай-лама находит ценность в системе, от имени которой он преследовался, многое говорит и о нём, и о неправильном восприятии марксизма. Буддийские экономические и политические модели имеют подход к ценностям, весьма отличающийся от этики потребительства и актов голосования один раз в четыре года. Это такое государство, которое ежедневно участвует в политической практике управления ценностями, ресурсами и распределением.