Радж Пател

ЦЕННОСТЬ НИЧЕГО

В 2009 году римский папа посетил Африку, где он умудрился внести смятение в умы слушателей, сначала заявив, что презервативы обостряют проблему СПИДА. А затем, отметив, что африканцы «живут в страхе перед духами, перед грозными и губительными силами. По своей бестолковости, они даже бездомных детей и стариков считают колдунами».¹¹ Эта карикатура на Африку изображает её диким, суеверным местом, ожидающим, в зависимости от вашей веры, либо слова Христова, либо произвольных толкований. Что усиленнее распространять, то и получит полное развитие. Конечно, есть историческая связь между проповедью христианства в Азии, Африке, Америке и последовавшим за тем вторжением колонизаторов.

/98/ В недавней серии основательных, интригующих статей, историк и социолог Сильвия Федерики предположила, что в Африке захват, приватизация земли и одновременный всплеск охоты на ведьм – не случайное совпадение.¹² То же самое совпадение можно обнаружить в массовой охоте на ведьм, затопившей Европу между XV и XVII столетиями. Количество европейцев, жестоко казненных по обвинению в колдовстве, невозможно сосчитать. В Савойе, рассаднике охоты на ведьм, обвинительные документы инквизиции вешали на шею приговорённой женщине и сжигали вместе с нею на костре. По скромным подсчетам, список убитых в Европе насчитывает от сорока до шестидесяти тысяч.¹³ Большинство убитых были женщинами. Федерики утверждает, что их преследование совпало с резким изменением их положения в обществе.

Она показывает, как политика, скрытая в охоте на ведьм, насаждала новое представление о мире. В этом представлении, женщинам, настаивавшим на своём праве ценить землю, на своей общинной свободе – не было места.¹⁴ Именно за то, что они защищали общину, женщин объявляли ведьмами и убивали. Так что огораживание не было простым окруженимем участка земли забором. Оно было способом ликвидировать целый ряд политических процессов, и заменить их новыми, в которых женское участие было ограничено. Охота на ведьм – не всегда реакция на попытки защитить конкретную общину, но всегда – признак более глубокой политической борьбы. Не случайно мы используем термин «охота на ведьм», как метафору для массовой истерии, которая отвлекает нас от крупных политических махинаций.¹⁵

/99/ Чтобы понять общину сегодня, стоит начать с феодальной Англии – родины современного капитализма – рассмотрев «Великую хартию вольностей», а точнее, её близнеца, «Хартию леса». Хотя в значительной степени забытая сегодня, «Хартия леса» гарантировала возможность простому человеку получить доступ к пастбищу для домашних животных, к земле, собрать дрова, мед, лекарственные растения, фураж и так далее. Питер Линебог, который сделал больше чем любой другой современный историк, чтобы восстановить историю этой хартии, замечает о «Манифесте Великой хартии вольностей», что общинное право гарантировало свободу использования местных ресурсов навечно и каждому.¹⁶ Это не означало, что все могли брать столько, сколько хотели. Общинное пользование не означало вседозволенность, как полагает Хардин, и вседозволенности не было в истории. В точных границах общинники договаривались о конкретном месте и времени, в зависимости от экологии и общности. По мере того, как менялась сама география физической общины, всеобщие права развивались на протяжении долгих эпох, ограниченные относительной властью тех, кто сидел за круглым столом. Другими словами, община была одновременно и местом и «процессом свободы», в котором люди боролись за право формировать условия распределения богатства общины.

Важно не романтизировать эту идею. Община не представляла собой некого пра-демократического рая, в котором каждый получал справедливую и равную долю. Община была непрерывным полем битвы между лордами и крепостными, но здесь бедняки одержали некоторую победу и сумели отстоять общественное пространство, вопреки тем, кто угнетал их. Сама «Великая хартия вольностей» стала следствием и положила конец жадности английского короля Иоанна Безземельного. Чтобы обеспечить деньгами крестовый поход и войну во Франции, он совершил множество преступлений. Он украл леса, обложил данью баронов, взял в заложники их детей. Даже свою первую жену, Изабеллу, герцогиню Глостера, король продал графу Эссекса за двадцать тысяч марок.¹⁷ Бароны восстали. В 1215, они промаршировали в Лондон, где были встречены открытыми воротами, в знак одобрения горожан. Они противостояли королю и вели тяжёлые переговоры. Великая хартия вольностей включала требования, предъявленные баронами, торговцами и зажиточным жителями Лондона. Но она также включала крепкий набор защиты прав каждого человека. Гарантировала простым общинникам доступ к свободе, пище, топливу, и плодам леса, возвращая народу природные ресурсы, которые король Иоанн присвоил себе. /100/ Это была та самая община, на которую указывали историки, отвергая аргументы Хардина. Вопреки мнению Хардина, народ знал, как управлять доступом и сохранять ограниченный ресурс, несмотря на желание королей и знати приватизировать его. Если рассмотреть дополнение «трагедия» к слову «община», то трагедия начинается не в период роста общины, а в период её уничтожения, когда общие ресурсы отбирают в частную собственность.

Иногда по частям, порой, сметая всё подряд (как в 1536 Генри VIII отобрал землю у монастырей) огораживание было процессом, посредством которого земля отбиралась у общества. Землемеры растягивали свои цепи, которые народ назвал «кишки дьявола», чтобы отгородить участки общинной земли и официально передать во владение отдельного человека. Не только поля, но и леса и воды огораживались подобным образом. Лорды запрещали доступ к водоёмам и речным протокам богатым рыбой, и лесам, изобилующим дичью, снабжавшей бедняков мясом. Около 1500 года 45% пригодной для обработки земли в Англии были огорожены. Потребовалась новая логика: не только сдавать землю в аренду, но и подобрать цену арендной платы.¹⁸ Стоит ли говорить, что этот грабёж был крайне не популярен, и послужил поводом для народных бунтов. От мелких актов вредительства (Лорд Арундел за одну ночь потерял 100 лебедей, убитых на дичь, в качестве предупреждения богачу), до восстания крестьян 1381 года и восстаний углекопов в 1600-х годах и позднее. Протесты и выступления всякий раз подавлялись. А поскольку огораживания отбирали у крестьян единственное средство выживания, им оставалось выбирать одно из двух: либо работать на новых землевладельцев, либо попытать удачу в городах. /101/ Адам Смит оплакивал насилие, совершённое над общиной ради распространения частной собственности, хотя к тому времени, когда он делал свои записи, процесс был уже завершён: «Древесина леса, полевая трава, все природные плоды земли, пока эта земля была общей, стоила рабочему только усилий собрать их… а теперь за разрешение собрать их, он вынужден платить; и вынужден отдавать землевладельцу часть из того, что он собрал или произвёл своим трудом».¹⁹ Это были безземельные крестьяне, которым в течение одного поколения предстояло стать пролетариатом, основой промышленной революции.

Конечно, мир усиленно огораживался и за пределами Англии. К тому времени, когда капитализм твердо укрепился в Европе, колонизаторы убивали и бесчинствовали за морями. Магическим заклинанием колонизаторов стало слово «дикарь»: оно не только открывало пещеры Алладина на землях от Ирландии до Австралии, но даже превращало человеческие тела в вещи, которые можно было продавать и покупать миллионами на невольничьих рынках. 75 миллионов африканцев погибли в Америке в течение 100 лет с начала колонизации.²⁰ Инструментом огораживания было убийство. Но колонизаторы придумали ряд аргументов и объяснений для оправдания своих действий, как цивилизованные люди. Оправдания огораживания были обеспечены никем иным, как Джоном Локком, человеком, которого сегодня считают одним из крестных отцов либерализма. Его утверждение, что естественные права человека – это «жизнь, свобода и собственность»,²¹ записали, с одним небольшим изменением, в американскую «Декларации независимости».

Как секретарь министерства Торговли и плантаций, Джон Локк умно и выгодно прилагал усилия, чтобы найти причины для увеличения площадей, занятых под его личную компанию. Его оправдания присвоения «ничейной земли» в частную собственность, состояло из двух частей. Первая часть: поскольку у каждого есть сила трудиться, то обрабатывать землю своими силами, означает владеть ею. Если вы обрабатываете землю, то она ваша и сохраняется за вами, но всё, что на первый взгляд не используется должным образом, считается охотничьими угодьями для огораживания. Вторая часть: земля может быть изъята у общины, если «достаточно, и плодородной» остаётся всем остальным.

/102/ Хотя причины, по которым англичане хотели нагрести богатства в двух Америках, были совершенно эгоистичными, оправдание частной собственности давали важный ключ к тому, как различные рыночные системы могут действовать. Частная собственность требует, чтобы общество одобряло изъятие собственности из рук общества. Иными словами, природные ресурсы общественны, и это противоестественно, когда одни люди изолируют других от земли. И действительно, право делиться общими ресурсами было отобрано. Радикальность этого факта подчеркнул молодой немецкий мыслитель, недавно оставивший академию и работавший журналистом. Его политические взгляды работали на оптимистический либерализм. Учтите, что он был читателем телеграмм девятнадцатого века, считавшим, что свободная пресса и действующий парламент гарантируют светлое будущее. Двум событиям предстояло изменить его взгляды. Первое, когда он стал свидетелем дебатов в местном парламенте о праве граждан собирать дрова в Рейнских лесах. Это заставило его понять, что вопросы собственности занимают в политике центральное место. Вторым стала лёгкость, с которой прусская цензура закрыла его газету. Именно эти события побудили молодого Карла Маркса к размышлениям о главенстве собственности в политике и обществе.

Не надо быть марксистом, чтобы понять, что изначально собственность общественна. Вот хотя бы один пример: рассмотрите, как правительство обращается с радиочастотным спектром. Весь радиодиапазон принадлежит государству, и право вести радио- и телепередачи на конкретных радиочастотах государство продаёт компаниям СМИ, подчинённым исполнению конкретного социального заказа. Если журналисты передают материал, считающийся непристойным или неподобающим, они будут оштрафованы, а если они продолжают нарушать предписания государства, их право использовать часть радиодиапазона может быть отобрано. Другой пример – законы обращения с домашними животными.²² В большинстве стран есть законы, позволяющие считать животных личной собственностью, но в то же время жестокое обращение с собаками и кошками запрещено большинством государств. В Кодексе законов Наполеона есть условия, при которых частная собственность может передаваться другому лицу. /103/ Земля, например, может оставаться частной, пока она используется. Но как только она становится брошенной, или сохраняется в собственности лишь для спекулятивных целей, право собственности на землю утрачивается, и она передаётся в распоряжение тому, кто найдёт ей лучшее применение. Другими словами, право на собственность может быть более гибким и растяжимым, чем мы себе представляем.

Когда роль земли была переиначена по стандартам британских колонизаторов, это не облегчило жизнь коренных американцев. Хотя их охотничьи методы были в гармонии с окружающей средой, и часто улучшали её, они не могли доказать это людям, которые отобрали их землю. Когда белые люди приходили, они видели богатую и плодородную землю, которая, казалось, была занята коренными американцами только короткий период времени раз в год. Они не понимали, что земля была частью более широкой системы экологичного кочевого пастбища. Среди некоторых племен, было постоянное сельское хозяйство, с большими полями культивированной земли. Использовались сложные агроэкологические методы поддержания плодородия почвы и экологической целостности. Один из примеров – междурядное размещение культур зерна, бобов и кабачковых («три сестры» сельского хозяйства коренных американцев). В этих племенах, как и в большинстве стран Глобального Юга сегодня, земледелие было женским трудом по выращиванию пищи для домашнего употребления, пока мужчины занимались охотой. Англичане не могли понять, как это сельское хозяйство управляется одними женщинами, поскольку англичанки той эпохи были ограничены внутренними, не деловыми обязанностями. Поэтому колонизаторы описали женский труд не как сельское хозяйство, а как озеленение, и затем конфисковали их землю.

Вдоль тихоокеанского побережья Северной Америки местные экономические системы подверглись атакам в другой форме. Главным учреждением многих местных культур был так называемый «потлач». Это была церемония приветствия гостя или празднования события, и в каждом обществе был свой набор правил и обычаев. /104/ Общей чертой, замеченной белым правительством, было то, что потлач включал в себя массовое перераспределение богатств, в котором щедрая раздача своих вещей была признаком высокого ранга. В глазах американских и канадских правительств, без воспитания бережливости и благоразумия, коренные американцы были бы осуждены на вечную отсталость. Потлач был описан как «родитель многочисленных недостатков, которые питают вне дома сердца людей.... Не возможно, чтобы индейцы смогли приобрести собственность или смогли стать трудолюбивыми и добиться успехов, пока находятся под влиянием этой мании».²³ Так, с 1885 по 1951, канадское правительство объявляло потлач вне закона, карая заключением от двух до шести месяцев тюрьмы.

Эти отвратительные истории имеют современные варианты: правительства и корпорации продолжают огораживать леса, рыболовные зоны и пахотные земли. Потому что, предположительно, коренные жители этой земли неспособны распоряжаться ею для общественной пользы, или потому что коренными жителями пренебрегают. Идейное наследие Локка можно обнаружить в международном правовом стандарте «терра нуллиус» (земля, никому не принадлежащая). Стандарт использовался, чтобы отменить права коренных жителей на землю, от Соединенных Штатов до Австралии. Это живая проблема с той же законодательной доктриной, оспаривавшейся от Западного берега США до Южно-Китайского моря. И всюду где «окраинная земля» лицензировалась, вопреки возражениям окраинного населения.²⁴ Что возвращает нас к сегодняшнему росту «охоты на ведьм» в Африке.

Границы африканских стран выглядят так, как будто они были нарисованы под линейку, потому что именно это и произошло в Берлине в 1884 году. Берлинская конференция примирила великие европейские державы, которые торговались и препирались по поводу того, кто и что должен получить в Африке. Великие державы выстроили цепь губительных событий, которые к сегодняшенму дню сделали этот континент отчаянно обедневшим, милитаризованным и деградирующим. В начале XXI века Африка очередной раз оказалась в прицеле великих держав. Хотя на сей раз нет официальной конференции, которая поделит добычу. /105/ Вместо этого США, Европа, Ближний Восток, Китай, Индия и другие азиатские страны посягают на Африку другими способами. Контракты частного сектора, наёмники, дела по развитию и "помощь", военные базы. Соединенные Штаты недавно рассекретили AFRICOM, свой объединенный командный пункт, который, из-за непопулярности среди африканцев, в настоящее время базируется во Франкфурте. Все это – попытки контролировать и присваивать богатые ресурсы: биологическое разнообразие, запасы продовольствия и землю.

Как и с огораживанием в Европе, углубление рыночного общества означало изменение родовых ролей, поскольку традиционные способы управления ресурсами искоренялись. Трудно установить личности, но в 1990-х, согласно одной осторожной оценке, основанной на опубликованных данных, 22000 человек были убиты за колдовство.²⁵ Неслучайно, что насилие против женщин, обвинённых в колдовстве, было особенно массовым в тех областях, где местные ресурсы конфисковали для туризма. В Замбии, «ведьмы» чаще всего проживали на земле, отобранной для охотничьих заказников, и в районах размножения животных. Их отбирали для «пьяной охоты». Здесь богатые туристы празднуют победу над «пятью великанами» Африки: львом, слоном, буйволом, носорогом и леопардом – убивая всех до одного.²⁶ В Нигерии, женщины в заповедном лесу Игуобазува были изгнаны со своей земли, когда правительство продало лес компании по производству шин «Michelin». Компания «Michelin» приступала к превращению леса в каучуковую плантацию, разрушая фермы, с помощью которых женщины кормили свои общины.²⁷ Мейбл Убара, одна из пострадавших женщин, рассказывала: «через два года после смерти моего мужа, я начала заниматься сельским хозяйством.... «Michelin» двинул свои бульдозеры и унитожил все, что я посадила. Я плакала.... Я пыталась остановить их; но они угрожали раздавить меня своими гусеницами, если я буду им мешать».²⁸

/106/ Но сообщения о захвате земли не появляются в газетах рядом с репортажами об африканской «охоте на ведьм». Не удивительно, что издалека убийства женщин кажутся варварскими и загадочными. Далёкие от Африки читатели, склонны воспринимать это, как необъяснимый признак тёмного, непросвещённого сознания. Но это не что иное как смертельная агония одной общественной формы под натиском другой. Не следует полагать, что в Африке нет экологического кризиса, как на других континентах, или что эти традиционные общественные системы были абсолютно справедливы и желательны. Но их преобразование в рыночное общество осуществляют, не спрашивая согласия самих африканцев. В дополнение к потере жизни, происходит потеря культуры, которая сопровождает этот вид убийства. Исчезают знания об экологичном, возобновляемом управлении природными ресурсами местной общины. От сохранения или потери знания, как ценить природные богатства, зависит их жизнь или смерть.

Давайте вернёмся к наиболее типичной «трагедии общины», рыбацкой. Не существует решений, типа «один размер подходит всем», особенно когда речь идёт о лицензиях на рыболовство в прибрежной зоне. Но в отстаивании политических и экономических прав, коллективы пакистанских рыбаков могут получить ключ к защите рыбного промысла. Социологическое исследование традиционного рыболовства в Чили убеждает, что предоставление общинных прав общине, как общине, может быть весьма успешным. В 1960-х Чили запрещала лов промышленным траулерам, чтобы её лицензированный рыбацкий сектор был защищён от конкуренции со стороны транснациональных разрушителей. После того, как система квот потерпела крах, правительство начало сотрудничать с организациями рыбаков вдоль всего побережья. Вместе, они придумали систему ТПИР – Территориальных Прав Использования в Рыболовстве. Рыбацким деревням и организациям рыбаков предоставляли коллективные права по традиционным рыбопромысловым районам, которые они знали и где ловили рыбу в течение нескольких поколений. Осуществление было передано местным рыбацким союзам. Это сработало: рыболовство возродилось. ТПИР был смоделирован на основе отношений, исторически сложившихся в рыбацком посёлке. По существу, ТПИР предоставляет современные коллективные права на то, что в предыдущих столетиях уже принадлежало местной общине.²⁹

/107/ Но Чилийский опыт – это исключение из правила. В целом, в двадцать первом столетии общинные системы не поддерживаются, наоборот, их демонтируют. По мере того, как они исчезают, мы теряем тысячелетиями копившиеся знания о том, как управлять ограниченными ресурсами экологично, возобновляемо. Теряем знание о технике сбора урожая, сохраняющей изобилие местных ресурсов, знание общественных систем, гарантирующих, что никто не возьмёт больше своей справедливо назначенной доли. Эта система знаний вытесняется руководящими мотивами рынка, погоней за прибылью. Это не говорит о том, что существующие системы совершенны, вовсе нет. Но они предлагали способы, как обществу выжить и процветать, с механизмом оценки ресурсов, отличающимся от рыночного. Как отметил британский активист и писатель Джордж Монбио, «квоты на предъявителя», выпускаемые Европейским союзом для рыболовства, привели к тому, что миллионы тонн рыбы выбрасывают, рыбные богатства сверхэксплуатируются на 88%, а цены для покупателей во много раз выше стоимости улова.³⁰

Огораживания общин разрушили системы знаний, помогавшие нам когда-то правильно оценивать мир. Но трансформация, о которой писал Поланьи, никогда не была полной, и никогда не заканчивалась. Всегда есть методы, идеи и движения, которые сопротивляются, и предлагают инструменты для новых методов оценки, помимо рынков движимых прибылью. Теперь, когда экологические и экономические кризисы, вызванные «наступлением» Поланьи, необычайно обострились, кажется разумным спросить, где же «контрнаступление»? Почему общество не начало автоматически исцелять себя от рыночного насилия? Ответ, который мы слишком часто слышим слева: потому что наши дела ещё не достаточно плохи, и потребуется огромная трагедия, чтобы опомниться и приступить к политическим переменам.

Этот первый ответ не убедителен, потому что дела наши уже достаточно плохи. Например, число людей, голодавших в 2009 году, достигло планетарного рекорда – один миллиард человек. Второй ответ на вопрос, почему не происходит контрнаступление Поланьи: потому что больше нет главных героев контрнаступления. Законы Спинхемленда были провозглашены горсткой аристократов-землевладельцев, а этих людей осталось не так много… Но может быть наиболее убедительным будет такой ответ: на самом деле контрнаступление существует. Существует множество движений, прогрессивных и реакционных, всеохватных и сепаративных. Но только их не афишируют. Потому что, особенно в случае прогрессивных примеров, лидеры таких движений – люди провинциальные, бесправные, бедные. Люди, на чьи плечи чаще всего тяжёлым грузом ложатся «экстерналии» богачей. Самые закрепощённые в мире люди, открывшие, что они – и есть Та Перемена, Которой Ждут. В следующей части книги мы увидим, как они восстанавливают равноправие в рыночном обществе. И как определяют ценности, не возвращаясь к общине, а создавая её по-новому.