Радж Пател

ЦЕННОСТЬ НИЧЕГО

СИНДРОМ СЛЕПОТЫ АНТОНА

Рыночный взгляд на мир приводит нас к неприятностям. Но «великая трансформация» оказалась настолько глубокой, что трудно представить иной способ управлять миром, чем назначить цену и предоставить рынкам уладить дело. Мы цепляемся за миф о саморегулирующихся рынках, несмотря на все их недостатки. Потому что без них мы боимся заблудиться. Когда мы думаем о том, чего что стоит, у нас всего один компас для ориентации. И даже редко показывая на север, он укрепляет нашу иллюзию, что знаем, куда идём.

Так, будто мы все страдаем слепотой Антона. Этот синдром назван по фамилии австрийского невропатолога Габриэля Антона (1858-1933). Редкое состояние, как правило, из-за травмы головного мозга: пациент слеп, но пылко верит, что способен видеть. Врачам, лечащим это заболевание, известное им как синдром Антона-Бабинского, приходится иметь дело с пациентами, которые настаивают, что с ними все в порядке, несмотря на их странные галлюцинации. Пациенты видят необъяснимые явления. Одна пациентка говорила, что видит из своего окна новую деревню, но не помнит, когда ее успели построить. В другом случае она видела в своем доме не существующую девочку, которая просила еды.²⁰ Пациенты, страдающие слепотой Антона, ушибаясь об окружающие предметы, объясняют это своей неуклюжестью и рассеянностью, а не дефектом зрения. Их витиеватые измышления, которыми они оправдывают свои травмы, позволяют диагностировать эту болезнь. Утверждения, что свободные рынки позволяют ясно видеть мир, и нелепые оправдания, когда рынки с грохотом рушатся – это не что иное, как измышления, с помощью которых мы пытаемся скрыть свою слепоту.

/21/ Клиническая категория, к которой относится слепота Антона, называется анозогнозия, термин, изобретенный французским невропатологом Жозефом Бабинским (1857-1932), произошел из греческого выражения «недостаток знания о болезни». Такое случается не только со зрением, но и с другими способностями. Трех пациентов, с анозогнозией одностороннего паралича поместили перед зеркалом и попросили поднять парализованные руки. Руки продолжали висеть, но пациенты настаивали, что руки поднимаются. Научный сотрудник, который не был парализованным, сидел на стуле позади пациентов. Его попросили поднять и опустить руку, но он этого не сделал. Двое из трех пациентов настаивали, что они видели, как научный сотрудник поднял и опустил руку.²¹ Анозогнозия типа слепоты Антона, не только личное несчастье. Общественное тоже. Она искажает не только восприятие самого себя, но и способность видеть других такими, какие они есть. Рыночный взгляд на мир не только искажает нашу самооценку, но и переносит наш личный недостаток на других.

Как метафора, слепота Антона объясняет, почему так трудно понять сегодняшнюю экономику. Мы попались на уловку современной культуры и политики, которые нам внушили, что свободные рынки – это способ правильно оценивать мир. Мы поверили в обман, что бесконца тренируясь в спросе и предложении, мы делаем мир прекраснее. Это не просто бред, этот бред искажает наше восприятие других людей. Взгляд на людей, как на примитивных со-потребителей ослепляет нас, не давая увидеть более глубокие связи между нами, искажает и наш политический выбор. Как потребитель еды, вы можете заявить протест или отказаться покупать, проголосовать «За» или уйти.²² Нет места для переговоров, чтобы все получили еду. Нет возможности стать со-производителем (продовольствия). Осталась единственная возможность: умолять о переменах или уйти. Я слышал, что юная девушка, участвовавшая в демонстрации протеста перед посольством Ирана в Лондоне, воспользовалась словами из «Защиты прав потребителей». Протестуя вместе с другими против фальшивых выборов в Иране, она заявила, что правительство «нарушило права потребителей». Как будто правительство плохо обслуживает клиентов, и на него можно подать жалобу какому-то инспектору.

/22/ Но я не выступаю за мир без рынков. Идею рынка, как места, где люди с разными потребностями обмениваются товарами, можно найти в любой цивилизации. Что отличает сегодняшние рынки – это обмен, который руководствуется не потребностями, а прибылью.²³ Но это идеологическая выдумка, что лучший способ функционирования общества – позволить рынкам гоняться за прибылью, а лучший способ функционирования рынков – минимальное вмешательство. Условия, в которых действуют рынки, установлены жёстко. Наша трагедия в том, что мы позволили этому произойти. Слепота, анозогнозия здесь – это наша вера в способности, которых у нас нет. Вера в обман, что рынки, в погоне за прибылью, способны указать на истинные ценности.

Отсюда вопрос: как нам исцелиться? История доказывает, что исцеление не может прийти только от правительства, но требует изменения формы рыночного государства. Как ясно даёт понять Поланьи, свободный рынок насаждался с помощью огромного насилия, но он обнаружил кое-что ещё: народ боролся против этого. Законы Спинхемленда были введены из-за возмущений сельского населения, страдавшего от жадного огораживания. Законы об оказании помощи неимущим – вовсе не заслуга «саморегулирующихся» рынков, а ответ на требования общественности в рыночную эпоху. Поланьи показал, как простые люди сопротивлялись наступавшему на них рынку. В этом процессе то наступления, то отступления, Спинхемленд стал примером того, что Поланьи назвал контрнаступлением. С одной стороны, превращение земли и труда в товар, потребовало массового бесправия – это наступление (рынка на права человека). Контрнаступлением стала реакция общества, стремившего залечить раны, нанесенные «автономным» рынком. Эти два противоположных движения существуют в структуре рыночного общества.

/23/ Хотя относительная сила наступления и контрнаступления меняется, это не перетягивание каната, где рынки играют роль якобы прогрессивной, а общество – якобы реакционной силы. Контрнаступление строится из политики, которой должен управлять народ. Из политики, общественных организаций и новых учреждений, вроде «Нового курса» Рузвельта в США, или «государства всеобщего благоденствия» в Европе. Общественные перемены, согласно модели Поланьи, это не «шаг вперёд, и шаг назад», не коллективный чарльстон, где совершив множество движений, вы оказываетесь на том же месте. Это больше похоже на бесконечную симфонию, в которой каждый новый аккорд выстраивается из предыдущего.

Используя новейшие идеи и технологию, сегодняшнее контрнаступление притрётся и уляжется, вместе со старомодными «прямыми действиями» борцов за экологичный мир. Будущее примет контуры в соответствии с нашим желанием увидеть другой тип рыночного общества и новые способы оценки мира, без нервных припадков свободного рынка. План контрнаступления в двадцать первом веке – предмет второй части этой книги. Там рассматривается, как глобальные общественные движения и организации ограничивают произвол рынка и его самых мощных представителей. Эти общественные движения дают новое определение тому, что такое действующая демократия.

Но прежде чем мы сможем преодолеть нынешнюю слепоту, нужно прояснить, как культ свободного рынка повлиял на нас. Как природные явления превратились в товары на продажу. И как все мы стали слепыми гадалками в рыночном обществе потребителей.